0. Пролог
-- Что скажете, Фру Хольмстад?
-- Слабовато, душенька, слабовато. Когда вы тихим голосом поете, у вас ещё выходит неплохо. Например, "Колыбельная для Эрика" вполне на уровне. А вот арии не вытягиваете.
-- Ну, я никогда не могла похвастаться оперным голосом. Куда уж мне до вас.
-- Послушайте меня, дорогуша. Физические данные вовсе не гарантируют того, что вы сможете вытягивать высокие ноты. Настоящее мастерство оперного певца -- это тренировки, терпение, харизма и лишь затем уже особенности голоса, тембр и прочее. Возьмите, к примеру, герра Видстрёма. Разговариваешь с ним, а голос у него глухой, как из бочки. Но лишь стоит ему запеть, и все женщины, сидящие в зале, тут же влюбляются... Даже не в него, нет, а в его голос.
-- Право, удивительное это дело -- быть оперным певцом. Ну, давайте еще разок?
-- Прошу вас. Третий вариант, повторяйте за мной.
Высокая полная женщина средних лет в старомодном наряде, с уложенными в замысловатую прическу черными с проседью волосами, встала во весь рост и начала распеваться. Ей вторила сидевшая напротив неё девушка лет двадцати пяти, в простом, длинном голубом платье, со светло-коричневыми волосами. Мягкий и немного дрожащий сопрано молодой девушки пытался угнаться за глубоким и звонким, как труба, меццо-сопрано матёрой певицы, но на верхних тонах то и дело спотыкался и срывался.
Внезапно из-за стены постучали. Чей-то злой голос на ломанном аспийском с примесью кофердской ругани громко и доходчиво заявил, что он не для того шесть часов стоял в очереди на КПП, ругался с охранниками и спорил с швейцарами, чтобы в девятом часу ночи выслушивать всё это трижды распроклятое пение.
-- Вот почему, -- злобно воскликнула Фру Хольмстад, -- Этот Бертолиус не позаботился о том, чтобы нам всю гостиницу не выкупили? Что им, пять-шесть свободных номеров жалко оставить?
-- В Модравии, как я слышала, так делать нельзя. Закон таков. Во всяком случае, так мне объяснил герр Бертолиус. Да и мы -- не Королевская Опера, чтобы нам целую гостиницу отводить.
-- Странные у них тут законы. Что же это за "Государство для людей", в котором людям приходится испытывать такие неудобства?
-- Можно подумать, Фру Хольмстад, что мы своими посиделками и ночным пением никому не причиняем неудобства.
-- Но нас то больше!
-- Подождите, подождите, -- сказала молодая девушка, -- Но мы ведь и без того сегодня засиделись. Время-то уже! Неудивительно, что уже стемнело.
Фру Хольмстад задумалась.
-- Вы правы. -- сказала она, -- мы с вами закончили позже обычного. Полагаю, на сегодня достаточно.
-- Хорошо. Спасибо за урок, Фру Хольмстад.
-- Не за что, ваше... Ой, то есть Фрёкен Бломквист.
Певица подошла к двери и, прежде, чем открыть ее, развернулась лицом к сидевшей девушке и чуть-чуть опустила голову, чтобы поклониться.
-- Вы что, вы что? -- громко прошептала Фрёкен Бломквист, -- Не надо!
-- Ох, простите. Но я ведь хотела выразить вам...
-- Во-первых, мы не в Эстервальде, а во-вторых, сейчас я пока что не...
Она осеклась и с подозрением покосилась на ту стену, из-за которой минуту назад доносились ругательства.
-- Не будем об этом. Тем более, в месте с такой слышимостью.
-- Хорошо. Спокойной ночи, Фрёкен Бломквист.
-- И вам, Фру Хольмстад.
Как только дверь за певицей захлопнулась, молодая девушка одернула занавеску и посмотрела в окно.
Узенькая, но длинная и относительно прямая, улица, спускались прямо к реке. По скованной льдом водной глади носились мелкие фигурки -- видимо, дети катались на коньках. Окна лучились теплым светом, Огни газовых фонарей отражались в замерзших лужах на мостовой. Казалось, что этот город похож на десятки таких же городов Эстервальда и Круновии. Но стоило приглядеться и сразу вспоминалось, что река носит необычное для эстерского уха название Велка, что украшения на домах висят, потому что Вильгельмов день здесь по какой-то неведомой чужестранцам причине празднуют не в декабре, а в начале января, а на холме, что на том берегу, стоит непривычно высокий флагшток, на котором под порывами дующего с моря ветра колышется зелено-красно-синее знамя с замысловатым гербом.
Дома здесь вроде те же, а наличники на окнах, украшения на коньках крыш, говорят о том, что вовсе не Эстервальд это. А вот церкви не похожи совсем. Вместо устремленных в небо шпилей -- расписные маковки, не похожие ни на что, что она видела ранее. На фасадах, как в Круновии, -- завитушки и изразцы.
Вот с улицы доносится пение. Народ колядует -- ходит по домам и поет песни. Обычай такой вроде и есть в Эстервальде, а песни совсем другие. И не в языке тут дело -- по сравнению с эстервальдскими они гораздо мелодичнее, напевнее. А еще -- она даже не представляла, что такое может быть, -- кажется, будто они одновременно и радостные и печальные...
Собравшись с мыслями, девушка перебралась в стоявшее рядом кресло-каталку и проследовала в прихожую. Устало потирая глаза, она, сняв заколку в виде цветка, распустила волосы и взглянула на свое отражение в зеркале.
Светло-коричневые пряди волос, спадающие на лоб, тонко очерченные брови, непривычно чистая и нежная кожа, широкие, ясные голубые глаза, длинные ресницы, прямой, слегка вздернутый кверху нос, маленький рот с тонкими губами...
Сколько бы она не играла свою роль, каждый раз из зеркала вместо Иды Бломквист на нее смотрела Моуд Лангсваард.
-- Чего я боюсь? -- подумала она, -- Что у меня не получится стать другим человеком, пускай и на время? Но ведь Герр Бертолиус говорил, что жизнь человека -- тот же театр, и что каждый из нас, вступая в разговор с другими людьми, в течение жизни примеряет сотни ролей. Я ведь тоже так делала -- надевала на себя маску элегантных манер, дворцового этикета, банальных правил хорошего тона в конце концов. И делала вид, что на самом деле во мне есть всё это, что я не притворяюсь. Эти маски не раз меня спасали в трудных ситуациях. Хотя сдержать свои истинные мысли мне удавалось далеко не всегда, в основном у меня получалось отыгрывать роль. Как, например, тогда на КПП...
Тут у нее перед глазами вновь всплыло лицо пограничника.
-- "Вы хорошо играете свою роль". Так сказал тот человек. Что он имел в виду? Скорее всего, он просто подумал, что я бежала из Эстервальда по поддельному паспорту, прибившись к труппе театралов. Беженцев, правда, сейчас меньше, насколько я знаю. И многие наоборот, возвращаются. А что если он понял, кто я на самом деле? Или даже сообщил кому-надо об этом? Я ведь не на шутку перепугалась, когда он сказал, что я кого-то ему напоминаю. Интересно, чем та я, которая называет себя Идой Бломквист, напомнила ему ту, что носит имя Моуд Лангсваард? Лицо похожее? Или кресло... Я, кстати, за эти полтора дня пока что не видела здесь людей на таких креслах, как у меня. Неужели, я настолько сильно выделяюсь? Хотя местные, вроде бы, на меня внимания не обращают...
Она поспешила отогнать от себя негативные мысли.
-- А ведь за этими словами может скрываться и нечто большее. Ведь роль Королевы -- тоже роль. Точно так же, как я до коронации играла роль Вице-протектора Эстервальда, и как до Года Распада -- роль примерной дочери. Но справляюсь ли я с ней, если даже с ролью простолюдинки не в состоянии справиться? Видимо, чтобы ответить на этот вопрос, я и оставила Хендрику страну на пару месяцев, пустившись в бега. Хорошо ли я играю свою роль? А сами они, те люди, которым я писала письма, интересно, как думают, хорошо ли я играю роль королевы? Если судить по письмам Костриковича и Чамушеску, то ко мне отношение у них несколько другое, чем к тому же правителю Коферда.
Но одно дело, -- размышляла она, -- правители, пусть даже, если верить их биографиям, вышедшие из народа, а другое -- сам народ. Поймут ли модравцы, что я -- вовсе не та, за кого я себя выдаю? А что же будет, если я спрошу у них про Моуд Лангсваард, -- я и вовсе не могу представить. Много лет назад здесь свергли монарха, очень сильно дружившего с моим отцом, Кристианом Лангсваардом. А я, как ни крути, -- дочь того человека, который поддерживал Антона Пятого. Нет, ни в коем случае не нужно самой произносить это имя. Так уж устроены мы. Убийца, сколько бы благих дел он не совершил после, в истории будет записан убийцей, а не благодетелем. И дети его всю жизнь будут детьми убийцы. Поэтому нужно по-другому подойти ко всему этому -- расспрашивать о принципах и суждениях, но не называть конкретных имен и понятий. Иначе есть риск нарваться либо на стену непонимания, либо наоборот, на ярлыки и шаблоны.
Вдруг в дверь постучали.
-- Войдите, -- сказала теперь уже снова не Моуд Лангсваард, а Ида Бломквист.
В комнату вошел Бенгт-Олаф Бертолиус -- высокий мужчина лет сорока с зачесанными вбок волосами.
-- Простите за беспокойство, госпожа, -- вполголоса сказал он, закрыв за собой дверь на ключ, -- прежде, чем перейти к сути, я бы хотел кое о чем вас спросить.
-- Да, конечно.
-- Почему бы здесь, -- он перешел на полушепот, -- мне не называть вас вашим настоящим именем?
-- Просто представьте, -- ответила Фрёкен Бломквист, -- что я играю роль. И вы играете роль. Вы же сами это мне говорили, разве нет?
-- Нас ведь никто не слышит. да и вам так удобнее будет...
-- Прошу вас, не надо.
-- Хорошо, как вам угодно. В таком случае, я бы хотел кое-что с вами обсудить.
-- Давайте пройдем в комнату, -- сказала девушка, развернув кресло, -- Только обувь снимите. И наденьте тапочки.
-- Ох, чуть не забыл, прошу прощения.
Сев за столик, Бертолиус выложил из принесенного им саквояжа стопку бумаг. То были либретто различных пьес.
-- Вы говорили, что необходимо решить, какие пьесы мы будем ставить. С классикой вопросов возникнуть не должно, а вот что насчет современных постановок?
-- А что у нас есть?
-- "Времена Корабелов", это про тяжелую жизнь рабочего класса на верфях Кюльхавна.
-- Интересно, интересно. А кто автор?
-- Алис Тальберг.
-- Ни в коем случае!!! -- Фрёкен Бломквист резко изменилась в лице.
-- Но почему?
-- Это же позор будет для всей страны, если в Модравии мы покажем пьесу Тальберг, -- позабыв о своей роли, зашептала Моуд.
Перед ее глазами всплыл образ поэтессы Алис Тальберг, своенравной, громкой и резкой особы, известной на весь Эстервальд не сколько своим талантом, который у нее вне всякого сомнения был, сколько двумя вещами -- острым языком и любовными похождениями. Положение усугубляло то, что она, будучи дворянкой до мозга и костей, всеми фибрами души ненавидела социализм и при любой возможности поливала грязью как само это учение, так и его идеологов и лидеров, абсолютно не стесняясь в выражениях.
-- Только через мой труп, -- отрезала она.
-- Ладно, -- заключил Бертолиус, -- а что насчет "Подъема" Феликса Граннквиста.
-- А почему именно он?
-- Ну, он ведь идейный революционер, и вроде как на стороне РРК активно воевал, Советы в Мартинстаде -- это ведь его рук дело, так?
-- Этр, конечно, прекрасно, -- ответила Моуд, -- но пьесы у него бездарные.
-- Но ведь он идейный... А вы говорили, такие тут могут быть более к месту...
-- Послушайте, -- заверила его Моуд, -- мы же театр, а не политическая трибуна. Вы сами разве не говорили, что задача актера -- вызвать чувства у зрителя? А его пьесы лично у меня (и не только у меня) ничего, кроме скуки, не вызывают. Так что давайте без него.
Таким образом забраковав и утвердив еще несколько десятков авторов, они совершенно не заметили, как часы пробили десять.
-- Пожалуй, на сегодня всё, -- сказала снова Ида Бломквист, взглянув на часы.
-- Тогда я, пожалуй, удалюсь. -- ответил Бертолиус, вставая с кресла.
-- Постойте, Герр Бертолиус, -- окликнув его, она едва не схвтила его за рукав, -- Я хочу спросить у вас кое-что.
-- Что именно, госпожа?
-- Я.. -- она замялась, -- я вас спрашиваю не как Фрёкен Бломквист, а как... Ну, вы знаете, как кто...
-- Не стесняйтесь, спрашивайте смелее.
-- Скажите, что самое важное для актера, играющего роль?
-- Самое важное... -- Бертолиус на некоторое время задумался. -- Дай подумать...
Вдруг он хлопнул себя по лбу рукой.
-- Я считаю, что когда ты играешь свою роль, знаете, что самое важное?
-- Что?
-- Понять мотивы, которые движут тем, кого ты хочешь изобразить.
-- В смысле?
-- Смотри, ты... То есть, вы хотите посадить дерево. Но вы не посадите его, если не знаете, зачем вы это делаете. Точно так же дела обстоят и с игрой актера. Вернее, тут дела даже сложнее. Чтобы смеяться или плакать, как герой, недостаточно просто уметь в определенные моменты заставлять себя смеяться или плакать. Надо прочувствовать то, что мог бы чувствовать твой герой в этот момент. Понять, что им движет, как и почему. Нужно не изображать героя, нужно стать им, в какие-то моменты жить той же жизнью, что и он, чувствовать окружающий мир так же, как и он.
-- Вы имеете в виду, что нужно на время отречься от себя?
-- Возможно, и так. Настоящий актер, когда он в образе, на время становится абсолютно другим человеком. Именно в этом, а не в умении притворяться, и заключается истинное мастерство.
Моуд (снова Моуд) погрузилась в раздумья.
-- Об этом я еще ни разу не думала. Я не могу сказать, правы вы или нет, но...
-- Но?
-- ...спасибо вам. Я чувствую, что обрела что-то новое для себя.
-- Надо же, -- смутился директор, -- Что-ж, я очень рад.
-- Да, я тоже. А теперь. -- сказала она, зевая -- давайте продолжим завтра.
-- Разумеется, Фрёкен Бломквист. Как вам будет удобно. Спокойной ночи! -- сказал он, после чего встал и неспешно направился к двери.
-- И вам, Герр Бертолиус.
-- Приятных снов! -- прошептал он, закрывая за собой дверь.
Моуд аккуратно сложила оставленные им бумаги в стопку и подъехала к окну.
Улица почти опустела. Лишь в свете фонаря стояла невесть откуда взявшаяся женщина с ребенком десяти лет, которого она держала за руку.
Из темноты вышел мужчина и, обняв женщину, тоже взял за руку мальчика. Вместе они удалялись вниз по улице. Вдруг мальчик обернулся, поднял голову и, увидев Моуд, взмахнул рукой.
Она улыбнулась и помахала ему в ответ.
Вроде бы, как-то упоминалось, что Моуд может посетить и ещё какие-нибудь страны.
По крайней мере пятилетний план теперь точно псу под хвост. Увы, но если не успеете, придётся лишить вас удостоверения ВР-щика...
Никаких жёстких сроков, конечно, никто не устанавливал. Мы только договорились попробовать доделать всё за весну, чтобы поскорее можно было продвинуть время дальше. У меня есть опасения, что тоже до лета не успею закончить всё задуманное. Как у других продвигается - не знаю. При этом понятно, что всем нам хотелось бы завершить свои эвенты и истории на должном уровне, а не тяп-ляп на скорую руку.